Меня часто спрашивают, ты такая проработанная, тебе наверное легко быть мамой? Правда, это, обычно не-психологи. Коллеги и гештальт-терапевты спрашивают: как можно это пережить с нашей чувствительностью? Второй вопрос я сама задаю себе часто.
Каждый психотерапевта недирективного направления психотерапии (а гештальт именно такой), справляется со своим бессилием по-своему. Я вот люблю пофантазировать всяческие терапевтические утопии. Например, что если бы я управляла миром, я бы ввела обязательную подготовку к родительству. И помимо экзамена по теориям воспитании и теориям личности, в неё бы обязательно входила психотерапия. Но как только я погружаюсь в эту фантазию, немедленно унываю. Моя чудесная утопия угасает, не в силах размножаться.
Я такое часто наблюдаю у клиентов с опытом парентификации. Это такие преждевременно повзрослевшие дети, которым приходилось слишком рано взять на себя ответственность за эмоциональное состояние родителей, их здоровье, а иногда и питание, и быт. Если они были старшими детьми, то им приходилось взять на себя ещё и младших. В результате они чудесно умеют заботиться о ком угодно, кроме себя. Угадывают желания окружающих, но сами не знают, чего хотят, а в личных выборах руководствуются снижением тревоги и страха вины. И в психотерапии постепенно разворачивают своего заботливого взрослого к себе лицом. И, наконец, выдыхают.
После такого опыта оказаться в ситуации, когда другой требует заботы, пусть и совершенно оправданно, может быть очень сложно. Могут пройти годы, пока внутренний запущенный ребенок насытится заботой, а его взрослый сможет отдохнуть и подготовить свои руки для ребенка внешнего, настоящего младенца.
Со мной было похоже. Я пришла в долгосрочную психотерапию в 28. И лет до 35 училась переключать внимание на себя. Только годам к 40 толком и научилась. И почти тут же забеременела. И вот мне снова приходится возвращаться к тем паттернам, которые отлавливала и перестраивала очень долго. Например, ставить потребности другого выше собственных; отказывать себе в сне и еде, потому что в них сейчас нуждается кто-то другой; бесконечно угадывать, что чувствует и чего хочет этот другой, который не может объяснить этого через рот, а только орёт.
Поэтому иногда я возмущаюсь: ну вот опять, я же всё отработала ещё в детстве, юношестве и с первыми партнерами! Иногда горюю, что снова ручек не хватает для внутренней девочки. Иногда разочаровываюсь в том, что мне не доступно то легкое материнство, которое на меня проецируют клиенты. И то легкое материнство, которое могло бы случиться до моей психотерапии. А ещё я завидую сыну, когда ему достается тепло, нежность и терпение бабушки, то есть моей мамы. Поэтому, я мама скорее вопреки психотерапии.
В чем мне помог клиентский и терапевтический опыт, так в том, что я приблизительно ожидала, какие травмы у меня подымутся в период первого года материнства. Я их замечала, пыталась что-то им противопоставить и надеюсь, что моему ребенку досталось меньше последствий моих отношений с родителями, чем мне.
А ещё в том, что у меня выстроена система поддержки. У меня всё ещё есть личная психотерапия, которую я не прерывала в декрете. Моя потрясающая интервизорская группа. Девочки были со мной всё время и даже приезжали очно покормить. Бесценная супервизорская группа, которую я не покидала.И в которую меня пускали бесплатно, то есть по доброй воле ведущей всё время, пока я не восстановила более или менее практику.
В общем, нет, не легко мне быть мамой. Чувствительность помогает строить контакт с ребенком, но она же добавляет кучу лишних переживаний. Но гештальт-сообщество, в котором она прокачалась для работы, дало мне в замен огромное количество связей, чтобы всё это пережить. Впрочем, папу сына мне тоже подарил гештальт.
