Есть как минимум два страха смерти.
Один – с которым имеешь дело, когда ты или кто-то рядом едва не умер. Не для красного слова, а реально по-честноку. О котором пишут в книжках по работе с шоковой травмой. Когда какие-то части древнего мозга решили, что всё: бежать, прикинуться мертвым или бороться, не на жизнь, но на смерть. А когда и если угроза уже миновала, в силу вступает память, которая незаметно тебя направляет: туда не ходи, там смерть – бежать, прикинуться мертвым или биться, но до конца. В таком страхе смерти, как в амфоре, запечатаны замирание, ужас и ярость, древние, как сам наш вид. Он обдает волнами холода, волнами жара, крепким биохимическим пуншем, человека делая обезьяной. Много силы и телесной мудрости – тысячелетия страх охранял нашу жизнь.
Второй – с которым имеешь дело, когда угодно и где угодно, когда поминаешь смерть. Для красного слова или реально по-честноку. О котором пишут в книжках по экзистенциальной психологии, о тревоге и даже в навыках для весьма эффективных людей. Он бесконечно разнообразен. В нем объем непрожитого горя, когда-то отложенного на потом. Все незажившие и воспаленные шрамы от неловко порвавшихся связей. И что-такое про детей или даже внуков: желание хотя бы глазком посмотреть, как они начнут говорить, будут ползать, ходить, пойдут в школу, будут любить и расставаться и… когда-то умрут. И вина – оставить до срока тех, кого приручил. И злость – на тех, кто оставил. А ещё тоска по жизни, которая могла бы быть, но отчего-то не случилась или никак не случается, если живешь чужую жизнь или сквозь обстоятельства, которые вечно не на твоей стороне. И даже если свою, то страстное желание успеть и закончить что-то, что по-настоящему важно. И оно ничуть не менее важно, чем дети и те, кого ты приручил, а для кого-то важнее и единственное, что важно. И стыд, умереть вот так, не совершив. А ещё проигранный спор с ограничениями – нежелание их уплотнения, старости, дряхлости, болезни, боли и зависимости – было бы лучше без них или хотя бы поменьше. Страх умирать долго, мучительно, теряя разум и ничего не мочь. Страх от того, что невозможно проконтролировать тот момент, когда уже всё. И кто-то выберет свой последний контроль.
Он много моложе первого, этот страх. И кто-то скажет, что обезьяну делает человеком, побуждая создать искусство, религию и практики ЗОЖ.
Есть как минимум два страха смерти. Я не знаю, который из них для кого страшнее. И как такое вообще можно измерить. Знаю только, что каждый из них приходит помочь, а значит его можно прожить и двигаться дальше без страха, пока не встретишься снова. И тогда его можно прожить, и двигаться дальше. С ним или без можно двигаться дальше. И это про жизнь.
