Ю. Грымов
Мои читатели в курсе, что я преподаватель (посещающие не psyvert, а ta – тут-то все знают). Я преподаватель по образованию. В моем дипломе так и написано: “Психолог, преподаватель психологии”. Я преподаватель по некоторой склонности. В младших классах я очень любила играть в школу. А еще с 2003 года я работаю преподавателем, а до этого я 1,5 года работала в школе педагогом-психологом. И вот 25+ лет в образовании, пора задуматься о полученном опыте.
Мой день учителя начался со “Школы злословия” с Ю. Грымовым. Вот она. 6.42. Болезненный момент.
Это еще одна иллюстрация того, что меня пугает в образовании. В начале сентября я увидела по государственному каналу запись с форума для молодых преподавателей, где то ли заместитель, то ли помощник министра образования объясняла молодым преподавателям, что они – дебилы. Первым, что я подумала в тот момент, было: “Наверное, она была когда-то учительницей”. Мне грустно, что в голову приходят такие мысли.
А еще как-то рядом совпали две статьи. Ежек Наталья пишет о наследовании психологической травмы в семьях. Илья Латыпов делится впечатлениями от посещенного мероприятия и о власти учителя.
Еще помню, когда я устроилась работать в школу, моя сокурсница сказала: “Я бы тебя к детям не пускала, ты же больная”. Я помню эту фразу, потому что тогда очень обиделась и записала это в бумажный дневник. Сейчас я думаю, что меня, действительно, не нужно было пускать к детям. Или же пускать не просто под чутким руководством старших коллег, а под присмотром хорошего психолога, а еще лучше психотерапевта. Потому что я была слишком хорошо адаптирована к системе сначала среднего, потом высшего образования. Я съела все худшие установки постсоветской школы: “учитель всегда прав”, “мне даровано золотое право учиться” (которого нет у моих сверстников в Зимбабве), “я пока что никто, но еще должна стать/вырастить из себя человека (посредством школы)”, “люди приходят и уходят, а знания и профессия навсегда будут со мной” и пр. Когда я поступила в МГУ, на каком-то из собраний кто-то из наших наставников сказал: “То, что вы поступили, еще ничего не значит. Вы должны показать, что достойны находиться в этих стенах”. Мне даже в голову не пришло тогда, что вообще-то я уже что-то доказала, а право находиться в любых стенах у меня есть с момента, когда мне дали пропуск. Поэтому 5 лет я все время что-то доказывала. У меня была потрясающая усидчивость и я считала нормальным учиться с 8.30 до 21.30 по неудобному расписанию, с крайне странной логистикой. Я доказывала таким образом право на существование в этих стенах. И когда я вышла из стен МГУ, я даже не задумывалась, что многое из того, что выдавалось за нормы, было насилием. Например, очень уважаемая дама-преподаватель запрещала выходить во время 1,5 часовых лекций на перерыв. При этом лекции она затягивала, а перерыв сокращала. Если какой-то отчаянный смельчак решался попросить выйти, дама достаточно унизительным тоном начинала рассуждать о неспособности современных поколений контролировать мочеиспускание. Физической силой она никого не удерживала, лишь пару раз на время лекции заперла дверь. Поэтому все происходящее казалось мне нормальным. Напоминаю, я училась на факультете психологии. Я уже знала кое-что о психической травме, эмоциональном насилии и пр. Но одно дело то, что транслируется на словах, другое дело – образец поведения.
Поэтому когда я попала, будучи молодым преподавателем, к нормальным, живым студентам, я была в ужасе.
Я 4,5 года училась 8.30-9.30 до 18-21.30; в здании, где не было то столовой, то туалета; с окнами в расписании по 2 иногда 3 пары и считала это великой честью; правом, дарованным мне просто так. А они (студенты) – не учатся! В чудесных, прекрасных условиях не используют шанс что-то узнать!
При этом я уже кое в чем обиделась на свое образование, поэтому хотела сделать по-другому. Например, я хотела быть по-настоящему заинтересованным и поддерживающим научным руководителем. И хотела реализовывать в работе гуманистические ценности экзистенциальной модели образования, потому что я читала Я. Корчака, Ю.Б. Гиппенрейтер, К. Роджерса. Но это мечты, а в реальности, когда я видела студента, который не был в восторге от выданного ему права учиться в обмен на право преподавателя его унижать; который смел бороться за какие-то простые вещи вроде разумного расписания или просился уйти пораньше, чтобы успеть на электричку; я впадала в ярость, а потом в отчаяние. В ярость потому что “как же он так может!”, в отчаяние: “потому что нельзя же с ним так же, как когда-то со мной”. Два сценария передачи психологической травмы в одном флаконе. Хорошо, что я за время обучения научилась отторгать любые собственные чувства, кроме стыда, поэтому хотя бы не кричала на студентов. А самое смешное, что если я пыталась обсудить свое состояние со старшими коллегами, они поддерживали только гневающуюся часть. Если зайти к преподавателям определенного стажа в курилку или иное пространство, то с большой вероятностью можно услышать: “как же они так могут/смеют, ведь мы в свои времена!” Далее поток жалоб и сравнение поколений. При этом преподаватели часто называют студентов “дети”. То есть вроде как напрямую принято говорить: вы уже взрослые и вправе принимать самостоятельные решения, а за соседней стенкой – вы снова дети. Пока я была студентом, но уже вхожим в кулуары, я посмеивалась над этими тенденциями, а иногда говорила открыто: “Какие они дети?!”. А через три года работы поймала себя за тем, как вместе со всеми жалуюсь на студентов и через слово называю их детьми. Я чуть было не уволилась, когда при общении с какой-то студенткой услышала в голове голос, подсказывающий реплики: “Деточка, вот мы в наше время… и ничего!”
Через какое-то время я стала странно смотреть на родителей моих студентов, особенно на родителей мальчиков. Сейчас родители очень стараются пристроить мальчика в вуз, чтобы он не попал в армию, потому что в армии дедовщина, а еще потому что это год на выброс. Но в вузе студенты проводят 4-6 лет, подвергаясь часто не меньшим унижениям. Я, например, слышала историю про мед. вуз, в котором лектор начинал лекции словами: “Доктора, вы не доктора, а сапожники”.
Самое смешное и грустное, что схема “изнасилования психики”, о которой говорит Грымов, воспроизводится в той или иной степени в системе образования с младших классов школы до последнего курса института, ординатуры, магистратуры, аспирантуры, а потом повторяется в системе отношения начальник (экс-педагог) – подчиненный (текущий преподаватель, доцент и т.д.). Руководитель вуза может сказать, забыв о трудовом кодексе и всяких рамках психического здоровья: “Преподаватель работает не только в аудитории , но и каждую минуту и секунду своей жизни, во вне рабочее время: мы должны проверять работы, совершенствовать учебные программы и пр. Нам выпала честь вести человечество к будущему!”. Чему может научить преподаватель, проникшийся этой речью, студента? Особенно преподаватель психологии? Ну кроме лицемерия. Потому что я не знаю, как рассказывать людям про нормы труда в подобных условиях. Или еще, например, про осознанность и чувствительность. В какое будущее и кого я поведу, работая каждый час своей жизни?
Меня никогда не оставляли на второй год, но после очередного общения с чиновниками образования у меня возникает такое неприятное ощущение, иррациональный страх: меня теперь оставят на второй год. Я буду первым человеком, которого оставили на второй год доцентом, навсегда, за то, что дома читал книжку не по программе, а не проверял работы и не изучал новый закон об образовании. Ну или не отпустят на каникулы, а назначат штрафные работы.
При этом ко мне на занятия из школы приходят люди, которые не знают, что нервный импульс распространяется по нервным волокнам (а не кровеносной системе), зато отлично умеют вставать, когда преподаватель входит в аудиторию. Увы, не все обладают такой жаждой свободы и устойчивой аутентичностью, как Ю. Грымов. А через школу и институт проходят многие и некоторые адаптируются к подобной манере общения не хуже меня. Поэтому такое отношение к другому и себе цветет и множится. Я начинаю догадываться, почему в РФ даже у мельчайшего клерка при поступлении на работу требуют диплом о высшем образовании: это некоторого рода гарантия способности человека на самоотверженную покорность власти. Сразу ясно, что соискателю преподаны многие уроки, вышколенный человек, так сказать. Правда, часто работодатели не любят выпускников МГУ, потому что они “гордые”. Конечно, гордые! Мы же выстояли, доказали свое право находиться в этих стенах целых 5 лет! Теперь каждый достоин минимум королевства и принцессы в придачу своего отдела и секретарши, подающей кофе. Впрочем, это быстро проходит. Потому что нам тоже преподали и вышколили.
Конечно, всегда можно найти луч света. Не везде и не всегда так. В школе у меня были и ужасные учителя, из худших анекдотов; и прекрасные учителя, которые поддерживали, учили думать, заботились. То есть прекрасные они для меня, а так – они были самыми обыкновенными людьми, почему-то, без пафоса и того, что сейчас называется “миссией”. Помимо упомянутой дамы и похожих на нее персонажей в МГУ были очень человечные и высоко профессиональные преподаватели. Всегда есть чуткие к другим и себе, рефлексирующие и осознанные педагоги. Есть те, кто настолько увлечен своим предметом, что на реализацию травматических сценариев попросту не хватает энергии. Есть коллеги, которые уважают прежде всего себя и свой труд (реальный, а не раздутую идеальную картинку), что позволяет им уважительно относиться к своим подопечным. Есть те, кто задумывается и пытается что-то менять. Есть целые школы таких людей. Да и кулуарные истории с каждым поколением мягчают.
В общем, я не тороплюсь принимать поздравления друзей и коллег. Пытаюсь понять, что для меня важно в моей работе и какое место в образовании на данном этапе жизни я занимаю и могу занять. Потому что на самом деле, работа с людьми не заканчивается, когда я выхожу из аудитории, а продолжается через жизнь с собой, своими проблемами и естественными потребностями. Пока так.
© 2014, Татьяна Лапшина. Все права защищены. Распространение материалов возможно и приветствуется с указанием ссылки. Для модификации и коммерческого использования, свяжитесь с автором
